Ребята не зря прозвали Ваню Иванова Конденсатором и Конструктором. Он явился к Пете Азбукину торжественный и довольный.

— Получай,— сказал он, подавая сверток.— Такая машинка получилась, вроде робота.

Пока Петя торопливо развертывал сверток, Ваня, заложив руки за спину, прохаживался по комнате, искоса поглядывая на приятеля. Он делал вид, что ему все равно. На самом же деле Ваня ожидал одобрения.

Развернув «робота», Азбукин вначале ничего не понял. От бывших ходиков тянулись какие-то веревочки и цепочки. На старый циферблат Ваня наклеил новый. На нем значились только две цифры — 1 и 2. Особенно Петю ошеломила надпись на циферблате: «Адская машина».

Ваня догадался, чем вызвано смятение друга, и сказал:

— Ты не обращай внимания. Это для непосвященных. Чтобы зря не трогали. Посмотрят — «Адская машина» — и отойдут.

— Верно,— согласился Петя.— Ленка трогать не будет. А то она такая — выбросить может.

— Теперь давай испытаем в деле.

— Давай!

Приятели долго провозились, устанавливая на подоконнике фотоаппарат и присоединяя его к «Адской машине». По Ваниному замыслу фотоаппарат должен был сам, через каждые полчаса, делать снимок двора. Потому-то на циферблате и было только две цифры. Ребята, ничего не подозревая, будут заниматься своими делами — играть, бегать, работать, а «Смена» их в это время щелк да щелк!

— Потом ты, Петька, проявишь пленку и выбирай, что понравится!

Довольный Петя танцевал по комнате и подавал другу то щипцы, то проволоку, то гвоздь.

И вот все готово. Ваня скомандовал:

— Подтяни гирю и пускай!

Маятник затикал быстро-быстро и... остановился.

— Где-то надо ослабить, — заявил Ваня.— Это ничего. При наладке машин и не такое бывает. Однажды новая машина даже разорвалась. На кусочки!

— А наша не может?

— Кто ее знает? Не должна...

Потом маятник затикал вполне прилично, но подвела пружина от будильника, которая должна была подзаводить затвор «Смены». Она явно перестаралась, и затвор лихорадочно защелкал.

— Останови! — закричал Петя. — Так она у меня за минуту всю пленку израсходует!

И все-таки друзья отрегулировали «Адскую машину». После долгих проб затвор сработал точно тогда, когда стрелка на циферблате дошла до цифры «1».

В тот же вечер Петя проявил первую пленку, отснятую при помощи «Адской машины». Каждый бы на его месте волновался. Переживал и Петя. От волнения он чуть было не налил в бачок закрепителя вместо проявителя, но вовремя спохватился.

И вот мокрая, только что проявленная пленка в руках у фотографа. Он подошел к лампочке на кухне, чтобы получше разглядеть результаты своего труда. С минуту передвигал пленку перед глазами и, удрученный, опустил руки.

— Что, Петя, опять засветил? — съехидничала Лена.

Петя промолчал. Да и что можно было сказать, если на всех тридцати шести кадрах был снят один и тот же объект — новенький деревянный ящик для мусора, украшавший середину двора, и угол старого. Старый мусорный ящик давно уже собирались передвинуть куда-нибудь в сторону.

Наконец сегодня утром привезли новый ящик и временно поставили рядом со старым. Вот на него-то и оказался прицеленным объектив Петиной «Смены».

Скучное однообразие пленки скрашивали четыре кадра. На пятнадцатом кадре из-под приподнятой крышки ящика высовывалась чья-то физиономия. Петя сначала подумал, что это какое-то пятно. Но, разглядев внимательно снимок через лупу, убедился, что из-под крышки действительно выглядывает человек в маске. Человек в маске в середине двадцатого века, в городском дворе?!

Почувствовав, что он на пороге какой-то тайны, Петя стал внимательно разглядывать остальные кадры. Но до самого двадцать пятого снимка на пленке был увековечен все тот же ящик. Только на двадцать пятом и на двадцать шестом кадрах возле ящика с задумчивым и даже недоуменным видом стоял с метлой дядя Николай. «Постой, постой,— подумал Петя. — Между этими кадрами прошло полчаса. О чем же это дядя Николай полчаса размышлял у ящика?» Но ответить на данный вопрос Азбукин не смог.

Дальше аппарат опять добросовестно фотографировал новый ящик, лишь на самом последнем снимке была запечатлена женщина, высыпавшая в ящик мусор...

Игорь проснулся с мыслью, что его ждет какое-то важное дело. Он открыл глаза и уставился в потолок, пытаясь припомнить: что же это за дело? «Ох! — вспомнил он.— Надо идти на пост!» Соскочив с кровати, он сделал несколько приседаний и помахал руками — считалось, что Игорь сделал зарядку.

Застилать постель мать ему запрещала. «Разве ты застелешь, как следует? Вдруг кто-нибудь зайдет, а кровать плохо убрана! И не говори, какой ужас!»

Подставив руки под кран, Игорь смочил их, провел по лицу около носа и вытерся полотенцем. Умывание было завершено, и Игорь побежал на кухню.

Кухня в семье Игоря являлась главным жилым помещением. Здесь мама варила. Здесь завтракали, обедали и ужинали. Уроки Игорь готовил все на той же кухне, для этой цели у окна стоял небольшой столик. Отец после работы свой досуг проводил тоже у этого стола: читал газеты или перелистывал большие альбомы — он коллекционировал спичечные этикетки. Но у отца редко бывало свободное время — он работал врачом на «Скорой помощи».

Остальные две комнаты обитаемы бывали только в строго определенные часы. «В доме должен быть порядок,— нередко повторяла мама.— Спальни предназначены для сна, гостиная — для гостей! А то что — я убираю, убираю, а вы (имелись в виду Игорь и отец) все перевернете вверх дном. Вдруг кто-нибудь зайдет? И не говорите, какой ужас!» Только из-за того, что «кто-нибудь может зайти», Игорь, покинув утром спальню, больше туда не допускался весь день. О гостиной и говорить нечего: в ней Игорь и отец не бывали неделями и даже больше.

Зато какой там поддерживался порядок! Какая чистота! Редкие гости замирали у дверей гостиной, не решаясь переступить порог. «Вы знаете, — восклицали они в ответ на любезное приглашение хозяйки,— к вам и зайти страшно!» — «Что вы, что вы, проходите, пожалуйста!» — воспринимая восклицания как похвалу, приглашала мать.

Гость или гостья на цыпочках шествовали в комнату и присаживались на краешек стула, покрытого чехлом.

Диван, стоявший в гостиной пятый год, не помнил, чтобы на него кто-нибудь садился после того, как его доставили из магазина. Правда, когда диван привезли, мама мягко опустилась на пружины, чтобы убедиться, достаточно ли он упруг и удобен. После этого на диван сшили белоснежный чехол, обложили его замысловатыми подушечками, и он стоял, отражаясь в трюмо. Диван, наверное, так и думал, что главное его назначение — отражаться в зеркале.

Отец несколько раз предлагал купить телевизор, но неизменно встречал отпор со стороны жены.

— А куда мы его поставим? Ну сам подумай: куда? В гостиную?! Да вы мне там все затопчете. А вдруг кто-нибудь зайдет?..

Позавтракав, Игорь достал из своего стола черную бумагу и, прорезав в ней отверстия для глаз, соорудил маску. Теперь можно занимать пост.

Наблюдателю повезло: во дворе никого не было, и он со спокойным сердцем подошел к новенькому ящику, от которого еще приятно попахивало свежими досками.

Забравшись в ящик, Игорь прежде всего надел маску, а потом стал разыскивать щелку, чтобы увидеть окно Ивана Васильевича. Щелка нашлась, но совсем с другой стороны. Вот если бы повернуть ящик, тогда эта щелка оказалась бы как раз против окна. Что делать? Игорь посидел на корточках и вспомнил, что у него в кармане лежит перочинный ножик. «Вот я и просверлю глазок». Он достал ножик я, выбирая место на стенке ящика, заметил сучок. Игорь постучал по нему рукояткой ножа — сучок зашатался, стукнул изо всей силы — сучок выскочил.

Прильнув к отверстию, Игорь сразу увидел Ивана Васильевича. Высокий, плотный, с пышной черной бородой он стоял у раскрытого окна, разглядывая на свет фотопленку.

Мокрая пленка в руках у Ивана Васильевича рассеяла все сомнения Игоря. И теперь он окончательно решил: Илья прав.

«Посмотрим, посмотрим, что ты еще будешь делать»,— подумал Игорь. Однако ничего особенного увидеть не удалось. Иван Васильевич закрыл окно и больше не показывался. А потом, когда Игорю порядком надоело сидеть и он уже собирался вылезать из ящика, Иван Васильевич неожиданно вышел из подъезда. Остановившись у дверей, он посмотрел на небо, окинул взглядом двор и, как показалось Игорю, особенно внимательно осмотрел ящик, а затем направился к калитке.

Осторожно приподняв крышку, наблюдатель огляделся и сейчас же юркнул обратно — по двору пробежали братья Спицины. Подождав немного, Игорь опять выглянул, и снова пришлось присесть — прошла письмоносица. Лишь после третьей попытки Игорю удалось выскочить. Он сунул за пазуху маску и побежал на чердак к Илюхе докладывать обстановку.

Растянувшись на телячьей шкуре, Илюха читал. Пожалуй, слово «читал» будет не совсем точным. В эту самую минуту Илья выслеживал хитрого врага. Шпиону позарез надо было проникнуть в здание, где хранились секретнейшие данные, а вокруг здания тянулся высокий забор да еще ходили часовые. Все это шпион прекрасно видел из чердачного окна семиэтажного дома, стоявшего на другой стороне улицы. Но шпион не растерялся. В руках у него оказалась небольшая труба, напоминающая миномет малого калибра. Откуда эта штука появилась в руках у незнакомца, автор не объяснял, и Илья не обратил на эту мелочь внимания. Укрепив трубу перед окном чердака, враг оптическим дальномером дважды определил расстояние до дома, в который собирался попасть. От чердака, где сидел незнакомец, до крыши дома напротив было ровно семьдесят два метра. Установив это, враг заложил в трубу небольшую мину, от которой, как от гарпуна, тянулся тонкий шнур, и нажал спуск. Оказывается, мина была сделана из сверхмагнитной стали и прилипла к железной крыше соседнего здания, натянув шнур. И вот шпион уже перебирается по шнуру через улицу, а часовые ничего не видят. «Эх! — с досадой сжал кулаки Илюха.— Ротозеи! Меня там не было!» Он перевернул страницу и только тут заметил, что рядом с ним на корточках сидит Игорь.

— Вот работают, гады! — сказал Илья, закрывая книгу.

Доклад Игоря он выслушал  с интересом и заметил:

— Видишь, не терпится ему! Даже днем пленку проявляет. Ничего, мы его выследим...

Луша с утра помогала маме. Они вместе мыли посуду и разговаривали о школе — ведь завтра первое сентября.

— А помнишь, мама, как я получила первую отметку?

— Помню, помню, как же! Уж так тебе хотелось хоть какую-нибудь оценку, хоть троечку... А ты помнишь, как в диктанте написала «дубло»?

— Ну, мама, опять ты! — замахала Луша руками.

Да, был в прошлом году такой случай. Учительница продиктовала ребятам: «Медведь залез в дупло». И Луша задумалась: как написать слово «дупло»? После долгих размышлений она решила, что слово «дупло» происходит т слово «дуб», и написала: «Медведь залез в дубло». Понятно, что об этом случае девочка вспоминать не любила.

Управившись с домашними делами, Луша взяла с собой несколько газет, чтобы постелить в ящике, прихватила пяльцы с вышивкой и отправилась на пост. Но проникнуть в ящик было почти невозможно. По двору то и дело проходили взрослые (чего бы им ходить в рабочее время?), бегали ребятишки. На крылечке дома, где жил Петя Азбукин, сидел, покуривая, дядя Николай. Луша долго ходила, не зная, как поступить, потом села под грибком и, выжидая, стала вышивать. Она успела вышить красную лапку утенка, а людей во дворе не стало меньше. Луша еще раз прошлась, потом еще раз, пока ее чуть не сшибли с ног малыши, игравшие в прятки. Неожиданно для ребятишек Луша попросилась, чтобы и ее приняли в игру. Кто же откажется — чем больше, тем лучше!

Малыши кинулись прятаться, а Луша быстро забралась в ящик. Кажется, никто не заметил! Она постелила газеты и первым долгом прильнула к дырочке от сучка. Луше хотелось посмотреть, не хватились ли ее малыши. Нет, пока как будто не хватились. Тогда она посмотрела на окно Ивана Васильевича. Окно было закрыто. «Подожду», — решила Луша и принялась вышивать вторую лапку утенка.

Мальчик, который искал спрятавшихся малышей, носился по двору. Он застучал уже всех ребят, а Лушу найти не мог.

— Луша, сиди! Луша, выручай! — кричали ребятишки.

Потом и они, не утерпев, один за другим приняли участие в поисках. Бегали в кочегарку, заглядывали в подъезды трех домов, окружавших двор, даже постучались домой к Луше, чтобы узнать, не сбежала ли она. Игра распалась, и малыши разбрелись.

Вышив вторую красную лапку своему утенку, Луша опять взглянула на окно Ивана Васильевича, но оно по-прежнему оставалось закрытым. Тогда Луша начала вышивать черный утиный нос. Орудуя иглой, она вспоминала пионерский лагерь, свой шестой отряд, вожатую Аню, горниста Никиту и разные веселые песни, которым она там научилась.

Дворник дядя Николай проходил по двору. На вверенной ему территории царил полный порядок, можно было пойти домой и отдохнуть. И вдруг в трех шагах от мусорного ящика дворник услышал странные звуки. Ему показалось, что под землей, прямо у него под ногами, кто-то поет. Дядя Николай остановился, прислушался. И что вы думаете? Снизу, из-под его рабочих ботинок, доносился глухой голос.

Дядя Николай огляделся. С безоблачного неба светило солнце. На веревке в конце двора сушилось белье. У калитки вот уже полчаса обменивались новостями две женщины — одна из первого подъезда, вторая из третьего. А под землей кто-то бубнил непонятные слова. Как ни старался дядя Николай, а разобрал только два слова: какое-то «по-па-ла-та» и «хо-хо-чу».

Дворник топнул ногой и опять прислушался. Подземный голос смолк. «Ничего, я подожду», — подумал дядя Николай. Он достал папиросы, закурил. Под ботинками стояла тишина. «Не могло же показаться», — думал дядя Николай. Докурив папиросу, он хотел уже уходить, но тут услышал глубокий печальный вздох. Что такое? Дворник пригнулся к земле — тихо. Он походил возле кочегарки, подобрал занесенную ветром бумажку и вернулся на то место, откуда доносились непонятные слова. Но сколько он ни ждал, сколько ни стучал каблуком по асфальту, — ни звука больше не услышал. Направляясь к своему подъезду, дядя Николай несколько раз оборачивался и подозрительно поглядывал в сторону ящика.

А встревожила дядю Николая Луша. Вспомнив лагерного горниста Никиту, она припомнила и сигналы, которые он играл утром и вечером. Играл он, разумеется, «подъем» и «отбой». А кто-то из ребят сочинил к этим сигналам песенки, и они быстро разошлись по лагерю.

Утром, когда Никита трубил «подъем», ребята пели:

            Вставай,
                  вставай,
                        вставай!
            В постели не зевай!
            Рубашку надевай,
            В столовую шагай!

А вечером:

         Спать, спать,
                  по палатам,
         Пионерам и вожатым!

В следующей строке неизвестный лагерный поэт нарушил грамматику, но ребята не обращали на это внимания — неправильно, зато складно. И пели:

         Пионеры спать не хочут,
         Над Никитою хохочут...

Луша и сама не заметила, как вполголоса замурлыкала эту песенку. Вот до дяди Николая и донеслось: «по па-ла-там» и «хо-хо-чут». Когда же удивленный дворник топнул ногой, Луша спохватилась и зажала рот. Так, с зажатым ртом, она сидела несколько минут, пока дядя Николай курил, а потом глубоко вздохнула...

В окне Ивана Васильевича никаких признаков жизни не наблюдалось, дворник ушел, и Луша тихонько выбралась из ящика...

Сегодня — для разнообразия — Слава и отец не стали есть в «Домовой кухне», а принесли обед домой.

— Ну, как ты тут без меня? — интересовался старший мужчина. — Не надоел отпуск?

— Не надоел, — мычал Славка, набив рот котлетой.

— Ладно, отдыхай, а вечером будем собирать тебя в школу. Надо все погладить, чтобы выглядел ты у меня, как новенький.

Отец пошел на работу, а Славка, выглянув в окно, увидел, как из ящика вывалилась Луша. «Наблюдала, — подумал он.— Сейчас уберу со стола и тоже пойду дежурить».

Плохо все-таки жить одним мужчинам, хотя они и храбрятся. Слава сначала хотел было просто собрать грязную посуду в кучу и накрыть ее полотенцем, потом вспомнил, что вечером им с отцом некогда будет ее мыть, и налил из чайника в таз воды.

«Хорошо Пете Азбукину,— думал он,— у него и мать, и сестренка, и дядя Василий».

Славе казалось, что он помнил свою маму. Вот он даже видит ее ласковое лицо. Оно точно такое, как на фотографии. Фотография в узенькой рамке стоит на папином столе и смотрит на Славку веселыми глазами. Если закрыть на фотографии глаза пальцем — вот так, потихоньку, одним указательным,— все равно видно, что мама улыбается. От улыбки возле рта складочки уголками. А может, мамино лицо Слава и представлял по этому портрету? Ведь когда мамы не стало, ему исполнилось всего четыре года.

Но один день, проведенный с мамой, Слава помнил хорошо, очень хорошо. Вдвоем (папа почему-то отсутствовал) они пошли гулять. Что это был за день! «Золотой денек!» — сказала мама. Они все шли и шли, а в белесом небе летели им навстречу ровными треугольниками вереницы гусей. Мама останавливалась и слушала их крики, а Славка ясно видел, как они взмахивают крыльями. С тех пор Славке ни разу не приходилось видеть, чтобы над городом летели гуси, а тогда мама то и дело показывала:

— Слава, смотри, еще стая! Вон, высоко-высоко!

Пришли они в какое-то чудесное место. Вокруг раскинулся город, а здесь росли дубы. Они возвышались по клонам крутых холмов, а внизу, между холмами, пузырились ключики. Славка набрал под дубами полный карман блестящих, толстых, как поросята, желудей. Полнехонький карман!

Мама ожидала Славку на пеньке. Там, в траве, она потеряла булавку с золотистым кенгуру. Этот значок подарил маме ее и папин школьный товарищ. Он плавал в далекую Австралию и привез его оттуда.

Сколько раз потом Славка звал отца пойти в то замечательное место, но отец удивленно отвечал:

— Что ты, Кузнечик! Подумай сам, какой может быть дубовый лес в нашем городе?

И действительно, холмы с дубами будто исчезли. Славка с отцом бывали и в парках, и на стадионах, и просто катались по городу на автобусах и трамваях, а то место им никогда не попадалось.

...Тарелки протерты. Можно отправляться на пост. Славка прошелся мимо окна Ивана Васильевича, оглядел двор. После обеда здесь никого не было. Малыши, наверно, спали, старшие ребята куда-то разбрелись. Только у калитки все еще стояли две тетеньки — одна из первого подъезда, вторая из третьего. Спрятавшись от них за ящиком, Славка приподнял крышку и сполз вниз. Тетеньки у калитки не обратили на него никакого внимания: наверное, они говорили о чем-то очень-очень важном.

В ящике Славка уселся в углу на расстеленные Лушей газеты и добросовестно принялся наблюдать за подозрительным окном. Сначала он смотрел правым глазом, пока тот не устал, потом прижал к дырке левый. Когда утомился и левый глаз, в ящик вдруг ворвался свет. Славка обернулся и увидел занесенное над ящиком ведро. Это мать Игоря принесла мусор. Женщина она была энергичная и так опрокинула ведро, что картофельные очистки забарабанили наблюдателю по спине. «Хорошо хоть шкурками осыпала, — поежился Славка, — а могла помоями окатить. И чего это она надумала в новый ящик сыпать?»

Крышка захлопнулась, Славка отряхнулся и снова прижался к отверстию, но тут услышал неприятный разговор.

— Все моете? — спрашивала мать Игоря у кого-то.

— Да ученица моя настояла. «Завтра, — говорит,— праздник, первое сентября. Давай, мама, приберемся».

— А что же вы воду во двор несете? Ведь тяжело. Можно и в раковину вылить.

— Испортилась раковина, — пожаловался голос Лушиной мамы.— Вот и приходится носить. С четвертого-то этажа.

«Окатит сейчас помоями!» — подумал Славка и стремглав вылетел наружу, прямо под ноги женщинам.

— Батюшки! Это кто же? Какой ужас! — ахнула одна.

— Слава, ты чего там делал? — опомнившись, воскликнула вторая.

Но Славка, не отвечая, припустился в переулок, мимо двух тетенек, все еще беседовавших у калитки.

— Одичает мальчишка без матери,— пожалела Славку мать Игоря.— А вы слышали, говорят, отец-то его...— И она, пригнувшись к собеседнице, что-то торопливо зашептала.